Неточные совпадения
— Был у меня сын… Был Петр Маракуев, студент, народолюбец. Скончался в ссылке. Сотни юношей
погибают, честнейших! И — народ
погибает. Курчавенький казачишка хлещет нагайкой стариков, которые по полусотне лет
царей сыто кормили, епископов, вас всех, всю Русь… он их нагайкой, да! И гогочет с радости, что бьет и что убить может, а — наказан не будет! А?
— Это — ужасно, Клим! — воскликнула она, оправляя сетку на голове, и черные драконы с рукавов халата всползли на плечи ее, на щеки. — Подумай:
погибает твоя страна, и мы все должны спасать ее, чтобы спасти себя. Столыпин — честолюбец и глуп. Я видела этого человека, — нет, он — не вождь! И вот, глупый человек учит
царя!
Царя…
— Боярин, ты предлагаешь нам пить за здравие
царя русского; итак, да здравствует Владислав, законный
царь русский, и да
погибнут все изменники и враги отечества!
— Да здравствует законный
царь русский, и да
погибнут все враги и предатели отечества!
Каждый знаменитый боярин и воевода пожелает быть
царем русским; начнутся крамолы, восстанут новые самозванцы, пуще прежнего польется кровь христианская, и отечество наше, обессиленное междоусобием, не могущее противустать сильному врагу,
погибнет навеки; и царствующий град, подобно святому граду Киеву, соделается достоянием иноверцев и отчиною короля свейского или врага нашего, Сигизмунда, который теперь предлагает нам сына своего в законные государи, а тогда пришлет на воеводство одного из рабов своих.
Он идет, идет, идет куда-то, люди его стонут и мрут один за другим, а он идет и идет, в конце концов
погибает сам и все-таки остается деспотом и
царем пустыни, так как крест у его могилы виден караванам за тридцать-сорок миль и
царит над пустыней.
Великий, благоверный государь!
Царь Александр, твой ревностный слуга,
Тебе на царстве кланяется земно.
Не попусти, о
царь всея Руси,
Ему вконец
погибнуть! Шах-Аббас
Безжалостно, безбожно разоряет
Иверию! Султан Махмет турецкий
Обрек ее пожарам и мечу!
Ограблены жилища наши — жены
Поруганы — семейства избиенны —
Монастыри в развалинах — и церкви
Христовые пылают!
Пропотей. Вот — низвергнут
царь, и
погибает царство, идо же царствует грех, смерть и смрад! Гудит метелица, гудит распутица. (Гудит. Указывает посохом на Глафиру.) Дьявол во образе женском рядом с тобой — отгони.
— Надо просить
царя. Нельзя же невинному
погибать!
Родись он в те времена, ему жилось бы по-другому: добыл бы он себе больше приволья, простору или
погиб бы, ища вольной волюшки, на низовьях Волги, на быстрых стругах Стеньки Разина. И каяться-то после злодейств и мучительств умели тогда не по — нынешнему. Образ грозного царя-богомольца представился ему, — в келье, перед святым подвижником, поверженного в прах и жалобно взывающего к Божьему милосердию.
«Вот где
царит истинная, чистая супружеская любовь… — думал я. — Здесь нет страсти, под гнетом которой
погибло столько людей, бессознательно созидавших этот храм чистой любви».
— Ну, это погодишь… ее я не отдам, да и меча не брошу… Коли своих бил этим мечом — пусть судит меня
царь! Если скажет он, что губят народ по его указу — поверю… А тебе, Григорий Лукьянович, не верю!
Погиб я тогда, не спорю и защищаться не хочу… Да и не жизнь мне, коли в словах твоих хоть доля правды.
— Слушай, отец: я
царь и дело трудное — править большим государством; быть милостивым — вредно для государства, быть строгим — повелевает долг
царя, но строгость точно камень лежит на моем сердце. Вот и сегодня, в годовщину моего венчания на царство, вместе с придорожными татями
погиб на виселице сын изменника Воротынского, — неповинен он был еще по делам, но лишь по рождению. Правильно ли поступил я, пресекши молодую жизнь сына крамольника, дабы он не угодил в отца, друга Курбского?
— Поднявшие меч мечом и
погибнуть должны!.. — отозвался
царь, выслушав признание Карасева. — Ты бы должен помнить это и не быть мстителем, — добавил он грустно.
«Одно мое слово, одно движение моей руки, и
погибла эта древняя столица des Czars. [
царей.]
Много других жертв
погибло и гибнет для общественного блага.] и он стал думать о тех общих обязанностях, которые он имел в отношении своего семейства, своей (порученной ему) столице и о самом себе — не как о Федоре Васильевиче Растопчине (он полагал, что Федор Васильевич Растопчин жертвует собою для bien publique), [общественного блага,] но о себе как о главнокомандующем, о представителе власти и уполномоченном
царя.
Чтобы не
погибнуть вам с
царем вашим, держитесь одного бога.
— Он изменил своему
царю и отечеству, он передался Бонапарту, он один из всех русских осрамил имя русского, и от него
погибает Москва, — говорил Растопчин ровным, резким голосом; но вдруг быстро взглянул вниз на Верещагина, продолжавшего стоять в той же покорной позе. Как будто взгляд этот взорвал его, он, подняв руку, закричал почти, обращаясь к народу: — Своим судом расправляйтесь с ним! отдаю его вам!